(Оооо, опять большая.
)
(Если меня заносит, вы говорите)
Но до кабинета физики я так и не дошел. Вот, как только заметил круглое, недовольное лицо Ирины Анатольевны, то мои ноги сразу же поменяли направление и устремились к выходу. А я их уже никак не способен был контролировать.
Свирепый февральский ветер проник в помещение через щель от плотно закрытых окон. Словно крепкими мужскими руками, он принялся раскачивать шторы, которые, наполнившись воздухом, уподобились парусам. Я закрыл окна. Квартира, до того маленькая, была засоренная прочим хламом: на полу валялись газеты, которые успел снести со стола ветер, старые листовки и толстые глянцевые журналы про автомобили. Комод, стоявший возле прохода в гостиную у стенки, был завален бесполезными и ненужными предметами: моим проездным, календарями, чехлом. По линолеуму, как перекати-поле, странствовали клочья собачьей шерсти, а сам обладатель крепко спал под одеялом на кровати. Когда я проходил по коридору, то каждый раз спотыкался об обувь: один башмак находился в одном конце, а второй – где-то далеко-далеко. На кухне - гора посуды: ложки, вилки, тарелки стояли друг на друге, и только смотри в оба, чтобы куча мала случайно не рассыпалась. Грустная картина, не правда? Хорошо хоть, что утюг не забыли выключить. Хотя, что же вы хотите от сорокалетнего мужчины, мальчика и собаки.
Мамы уже давно не было в живых, да я толком и не знал ее. По словам отца, она была удивительной женщиной, такой, которую еще стоит поискать в этом и мире, и необыкновенно доброй. Ей удавалось угодить всем, успокоить, развеселить и в трудную минуту – поддержать. Мама была из тех людей, которыми стоит восхищаться и прислушиваться, а таких людей – следовательно, немного. Уже…
Она умерла, когда мне только-только исполнилось четыре года. Ее сбил автомобиль. Этот день, несмотря на прожитые четыре года, я запомнил на всю оставшуюся жизнь.
«С Днем Рождения, Рома!»- говорили все. Черт, а ведь в этот день умерла мама! И тогда начиналась ломка…
Помня день смерти, я ничего не помнил до этого. В этом заключается главный минус тотемов: ты забываешь все то, что случилось на протяжении крохотной, человеческой жизни. Это происходит постепенно: сначала стираются из памяти жалкие, мимолетные воспоминания, затем - люди, образы, события, а в конце остается белоснежный лист, на котором будет написана новая, единственная в своем роде, история. Потом меняются вкусы, мысли, принципы, взгляды на жизнь, и люди перестают видеть в тебе того обаятельного, приятного мальчишку, а замечают лишь алчного, грубого человека, волка, переодетого в шкуру ягненка. А иначе никак не должно быть: вкусив сладкую и одновременно горькую жидкость тотемства, мы прекращаем быть людьми, биологически. Мы – новые, Божие создания, мы - отдельный вид существ и живем по закону природы.
Перестройка организма всегда порождала проблемы. На вечные споры с отцом уже не хватало никаких сил. А учителя… Я ведь не просто так их терроризирую: мое нутро нуждалось в адреналине, а мозг нажимал кнопочку «Пуск» и запускал тонкий тотемский механизм. Вдали от школы и суеты я превращался в человека, вел себя, как человек, и мыслил, как человек.
Времени от времени я старался помогать отцу, который приходил поздно вечером. Сегодня поднял газеты, смел собачью шерсть, а саму фокстерьерячую морду, которая умудрилась цапнуть за лодыжку, отправил на место. Но готовить я не умел. Совершенно. Как-то раз помню, решил сделать дорогому сердцу родителю подарок.
Отец вошел в кухню и скривился.
-Фу, чем это пахнет горелым?- он подошел к духовке, где находилась почерневшая говядина. Вот таким вот образом я чуть было не спалил квартиру.
Отец приходил к восьми часам вечера. Уставший он снимал с себя галстук, расстегивал две первые пуговицы на рубашки и в ванной умывал лицо и руки ледяной водой так, что кончики рукавов становились мокрыми, и увлажнял черные волосы, которые выпрямлялись и становились ежиком. Бессмысленно было сейчас заняться описанием моего папы потому, что внешность - незначительная его черта. Бесспорно, в свои сорок лет он выглядел молодо и смахивал на тридцатилетнего мужчину, но уважали вовсе не за это, а за чуткость, ответственность, способность руководить и понимание. Он видел людей насквозь, относился толерантно и верил, что человеку нужно дать второй шанс. Папа сиял, смеялся, до того момента, пока не умерла мама. Вот только тогда он надел маску и стал производить впечатление властного и сильного человека.
В школе я не раз слышал, что папу считали самым строгим учителем. Конечно, если его разозлить, всыпать он мог круто, однако я знал совершенно другого человека.…
Через год после маминой смерти, когда отец уже немного оправился от шока, он застал печальную картину: маленький мальчик сидел в углу и плакал, горько плакал, так, как плачут, когда теряют надежду. Мальчик сидел в метре от разбитой вазы, подарок лучшего папиного друга в день свадьбы. Когда я увидел папу, то бросился к нему и забился в его объятиях, облизывая губы от стекающих слез.
- Что здесь произошло?- он, отделяя и растягивая слова, спросил. Тон не таил злости или недоумения. Я поднял детские, наивные глазки.
- Я не знаю…. Я играл…, бегал. Я, даже не прикоснулся к ней, она упала и разбилась,- всхлипывал я,- я не хотел… я же знаю, какая она дорогая (материальные соображения),- затем цепко ухватился за штанину. Отец ничего не ответил, лишь молча поглядел на гору осколков, а затем медленно поднял руку. Я, опасаясь, как бы тот не ударил меня, отскочил на пару добрых метров и первый раз в своей жизни перевоплотился в бриффита, без которого тотемство не может существовать. Тогда он напоминал шерстистый клубочек. Но у папы и в мыслях не было меня бить: он засунул руку в карман и достал оттуда конфетку. Заинтересовавшись, маленький синенький котенок медленно приблизился к грозному родителю, как то дикое животное, которое впервые попало в руки человеку.
Отец отдал лакомство и принялся чесать за ухом, шепча ласковые, успокаивающие душу, слова. После он взял котенка на руки и отнес к себе в комнату. Когда я снова стал человеком, то понял, кем стал и с тех пор навсегда лишился звания «человек», а, что и тогда, что и сейчас, смотрел на собственного отца, как на героя.
- Привет. Как дела?- спросил папа, выйдя из ванной.
- Нормально,- я стоял в проходе,- устал?
- Ой, не то слово! Ног не чувствую!
-Почему ты не уволишься?
- Здравствуйте?- крикнул он из кухни.- А тебя кто кормить будет?
- Нет, ну, в университет можешь пойти работать,- предложил я.- Ты же ведь без недели доктор наук!
-Нет,- хмыкнул он, поразмыслив, - не хочу. Я с детьми хочу работать,- и, проходя мимо, посмотрел мне прямо в лицо. Я последовал в гостиную.
- И что же ты из-за детей и далее будешь себя так мучить?
- Так, Роман, не спорь со мной,- нервно сказал отец. Что самое интересное, папа всегда звал меня полным именем, поэтому всевозможных сокращений, особенно «Ромчик», я не принимал и не терпел,- у меня и так сегодня день трудный, и ты тут еще! Одной девочке на последнем уроке плохо стало, пришлось родителям звонить. В обморок упала…
Я смутно представлял, о ком идет речь, но расспрашивать отца не стал: пусть отдыхает, бедолага.